- Приехали! - громкий голос таксиста ворвался в дремлющее сознание Валентина мешаниной резких звук чужого языка. Торн приподнял голову и сонно осоловело прищурился сквозь толстые линзы очков, пытаясь разглядеть местность сквозь тонированное стекло автомобиля.
Значит, здесь мне учится следующий год. А то и два. Ну здравствуй, как там тебя...Канрин? - по скромному мнению альбиноса, склонного к консервативным решениям и являющегося приверженцем духа старой английской школы, название ассоциировалось скорее с названием какой-нибудь мафиозноой группировки, чем с школой. Пусть даже это школа для детей со сверхспособностями.
Таксист тем временем открыл заднюю дверь, помогая выйти из машины. Чемодан Валентина, чуть менее, чем полностью набитый с величайшей аккуратностью утрамбованной техникой, уже стоял на гравиевой дорожке рядом с задним колесом. Поблагодарив таксиста и дождавшись, пока он уедет - расплатился Торн сразу же, еще у дома, юноша сделал глубокий вдох, еще раз, прищуривались, осмотрелся, выбрал дорожку, которая, согласно открытой в планшете карте, вела в общежитие и достаточно бодрым шагом пошел в этом направлении.
То и дело Валентину навстречу шли люди. В одиночку, парами, небольшими группками, оставляли тянущее ощущение присутствия чужой техники где-то в затылке, смеялись, шутили, разговаривали и не обращали никакого внимания на альбиноса. Это было непривычно. Когда на тебя пялятся ежедневно, с невежливым интересом и едва прикрытым сочувствием и жалостью, то, что тебя совершенно не выделяют из толпы - ново и удивительно прекрасно.
Воздух пах травами и летом. На грани осознания - запах чьих-то сладко-карамельных духов (японки, как заметил Валентин, вообще почему-то предпочитают подобные ароматы любым другим). И гомон. Как птичьи переговоры за окном, практически неясные и сливающиеся в монотонный гул, назойливо давящий на уши.
В попытке абстрагироваться Валентин поднимает до этого висевшие вокруг шеи наушники, водружает на макушку ободок. По импульсу мысли вновь начала играть поставленная было на паузу музыка. Не на полной громкости, но на достаточной, чтобы отвлечься от окружающего шума. Глаза полуприкрыть, ведь направление уже задано, и не спеша идти по заданной траектории, по солнечной стороне...
Дойти до входа Валентину было не суждено. Только что он твердо стоял на земле, как вдруг почувствовал достаточно ощутимый удар в бок чем-то твердым, тяжелым, и, судя по всему, оранжевым, потому что рассмотреть еще что-то молодой человек не успел - очки сорвались с носа и улетели куда-то в неизвестном направлении, и куда-то в неизвестном направлении же падал не зафиксировавшийся в пространстве от неожиданности Вэл. Торна сшибить - дело в общем-то плевое, его и так ветром сносит.  Все, что смог сделать альбинос - хоть как-то сгруппироваться, в результате чего приземлился на бренную землю не лицом, а вполне себе ладонями. Которые сразу же противно заболели - проехаться ладонями по острому гравию дело неприятное. Помимо этого болел бок, в который Торну заехали оранжевым чудовищем, которое боклвым зрением Вэл определил как гигантский чемодан, перед глазами плавали цветные пятна - все, что видел резко лишившийся зрения Валентин. К горлу под катила паника.
Спокойно, Торн, спокойно. Ты сейчас встанешь на ноги, отойдешь с дороги, все будет хорошо... Удивительно только было то, что дорожка как-то разом обезлюдела, и на помощь влипшему в историю новичку никто не спешил.
Вдобавок поставленная задача подняться с земли оказалась невыполнимой - руки нервно дрожали, им вторили коленки, чистые брюки псу под хвост, а голова, стоило попробовать повернуться ее совсем чуть-чуть, взрывала сознание калейдоскопом смазанных пятен, от которых кружилась и болела голова.
- Черт. - На выдохе прошептал Валентин.
Нужно было просить о помощи. Логично было предположить, что оранжевое или было кем-то, или принадлежало кому-то. Так что Валентин напряг голосовые связки, проговорив голосом более хриплым, чем обычно:
-Хэй. Если здесь кто-то есть, я был бы очень благодарен, если бы ты дал мне мои очки. Я без них, боюсь, не встану.
Оставалось только ждать. И надеяться, что помощь все же будет, иначе Торн не знал, сколько еще он здесь проваляется.

Знаете, что такое "идиотизм"?
Валентин мог рассказать об этом в красках, когда он понял, что на помощь он звал, да-да, на английском. Нет, разумеется, этому можно было найти оправдание,но зачем, если это был идиотизм чистой воды?
В Японии
В японской школе.
Зная язык.
Позвать на помощь на английском.
Мо-ло-дец.
Тем, удивительнее, что Валентин краем глаза увидел, как размытое пятно-владелец чемодана подходит ближе, и, что совсем уж фантастично, отвечает.
Лучше бы не отвечал.
Все бы ничего, не будь голос слишком, до боли знакомым. Интонации и тембр могут меняться, особенно у парней, особенно, если последний раз этот голос ты слышал, когда его обладателю было лет четырнадцать, голос такой, на бас переламывающийся…Может, и не узнал бы, если бы не практически незаметный акцент при разговоре, едва слышное смягчение согласных, которого не бывает у японцев – да, может, и кучи людей говорят с подобным акцентом, но вкупе это все давало одного-единственного человека на земле, которому ты помогал ставить это самое произношение, учил тверже проговаривать окончание слов, и все эти межзубные с непонятными загогулинами в фонетической транскрипции. И плевать, что никогда не слышал этот голос настолько холодным и резким.
- Здравствуй, Вэл. Вижу, ты ничуть не изменился. Все так же беспомощен и шагу не можешь ступить, если кто-нибудь добрый не поможет несчастному человеку с ограниченными физическими возможностями. - Под конец испанец все же сорвался на повышенные тона и сразу стал еще более узнаваемым.
Здравствуй, Эу. Long time no see.
Такой подставы от мироздания Валентин совсем не ожидал. Каков был шанс встретить именно этого человека в японской школе для детей с обычными способностями, да еще и вот так?
Руки начали дрожать еще сильнее. Ободранными ладонями по гальке. Комом по горлу. Хаосом мыслей по голове. Хрустом очков в чужой ладони. Прекрасно. Сначала ты перестаешь мне писать по неизвестной причине. Не считаешь нужным известить о том, что куда-то переехал. Потом ломаешь мне очки. Что дальше? Ты сломаешь меня?
Валентину приходится собрать всю свою силу воли в кулак, напрячь голосовые связки до боли, потому что ответ должен звучать достойно. Несмотря ни на что.
- Здравствуй, Эу. Извини, не могу сказать о тебе того же, теряюсь в догадках, чем вызван столь теплый прием, и да - спасибо за выполненную просьбу об очках. - в хриплый голос даже пробился легкий сарказм. Кому что, а кому-то искать новые очки. - Буду, тем не менее, благодарен, если ты все же поднимешь грешного инвалида на ноги - сам уж, прости, не в состоянии.
Получилось даже выдать все это, ни разу не дрогнув голосом. Спокойно, как английский лорд на приеме.
На душе, тем временем, было паршиво. Непонятно. Странно.
Не отпускало ощущение, что что-то здесь не так.
Не отпускало ощущение убежать от этой встречи как можно глубже в виртуальность - до второй комы, лишь бы не здесь.
Дурдом.

Ситуация продолжала накаляться.
- Не знаешь, да?! Я думал, что это из-за моих способностей! Что ты просто не захотел общаться с фриком, бесконтрольно подрывающим людей! Что ты просто испугался! Я даже понимал тебя, правда! Но ты…ты тоже здесь! Значит, ты такой же, как и я! То есть, причина была не в этом… - Эухеньо явно был разъярен, перейдя на какие-то высокие частоты. Сверхзвук. Взлетающие самолеты, стартующие ракеты, рушащиеся небоскребы и подорванные вагоны метро – мелочь по сравнению со злобным гражданином апельсиновой Испании, явно решившего втоптать альбиноса куда-нибудь под землю. Только общий смысл тирады от Валентина упорно ускользал. Единственное, что я сейчас понял - это то что Эу бесконтрольно подрывает людей. Способность, видимо. Что вполне в его духе. Но я то тут причем?
Вэл не успевает даже пикнуть, когда ощущает резкий рывок вверх, и дальше - практически блаженная невесомость. Его просто достаточно грубо подняли за воротник жалобно затрещавшей рубашки. Задняя планка воротника больно врезалась в шею. Земля ушла из под ног - по внутреннему ощущению, отдалилась сантиметров на сорок. Зато приблизилось лицо Эухенио.

И теперь Валентин может увидеть. Не так четко, как в очках - но этого хватает, чтобы наконец жадно вглядеться в лицо бывшего друга. Беззастенчиво разглядывать каждую доступную зрению черточку.
Понимать, насколько Эухенио изменился.
Не намного, нет. Просто словно повзрослел, черты лица из мальчишеских стали более взрослыми и резкими. Даже то, что испанец пребывал в состоянии почти не контролируемого гнева, его мало портило: бывает так, что гримасы злости и ярости людям совершенно не идут, уродуя даже прекраснейших представителей рода человеческого…К Эу это не относилось ни в коей мере. Ему даже шло гневное выражение лица, сведенные к переносице брови, прищуренные темные, почти черные глаза, когда радужка неуловимо сливалась со зрачком, трепещущие от яростно втягиваемого воздуха ноздри, сжатые в нитку, чуть ли не закушенные губы. Это было ярко. Как смотреть на солнце, не щурясь.
Хотя, Эу уже давно ассоциировался у Валентина с солнцем. Неудивительно. Эу даже пахнет солнцем, черт бы побрал этого испанца. А еще апельсиновой карамелью и морской солью.
Настроившегося уже было на сентиментальный лад Валентина прервало продолжение гневной тирады объекта его размышлений.
- Ну?! Давай, скажи, что обо мне думаешь! Скажи, что предал меня в самый тяжёлый момент моей жизни просто потому, что тебя не устроила моя ориентация! Ведь в этом всё дело, я прав?!
Что-простите-что?! Я тебя предал? Из-за ориентации? Я вообще перестаю что-либо понимать. - нервы Валентина, хоть и крепкие, но не стальные канаты. Злость накатывала волна за волной, душила и так несвободное горло стальными тисками. Торн практически задыхался от той ледяной ярости, что переполняла его. Плюс еще и обида отозвалась ноющей болью где-то в солнечном сплетении. Это мне, в конце концов, уместнее обвинять в предательстве
– А теперь послушай меня, Эухенио Камилло Лауро Алваро Гарсия. - полная версия имени бывшего друга как по маслу выплыла из глубин памяти. Валентин цедил фразы тихим, злым голосом, пытался твердо звучать, но горло предательски срывалось на дрожь. – Во-первых, я впервые в жизни слышу о твоей ориентации. Во-вторых, меня это вообще не беспокоит, потому что, если уж на то пошло, я бисексуал. В-третьих, это ты мне говоришь о предательстве? Ты, человек, которому я на протяжении всех этих лет слал по пять писем в год, но они неизменно возвращались обратно не вскрытыми? Не находишь ли ты, что показания как-то не сходятся? - Валентин не любил повышать голос, но сейчас он сам становился громче, словно вычерпывая и принимая в себя всю злость, которая клокотала у альбиноса внутри.
- И как ты вообще мог подумать, что я разорву общение с единственным - о чем ты прекрасно знал- другом, из-за того, что ты парней предпочитаешь? - Медленно Валентин утих, снизив тон голоса почти до шепота. Во-первых, было больно. Во-вторых, бессмысленно.
Больше всего Валентин мечтал сейчас о том, чтобы его отпустили на ноги, он спокойно заселился б комнату и уполз туда "зализывать раны".
Как будто кто-то собирался предоставлять ему подобную роскошь.

Висеть в воздухе Валентину пришлось недолго – спустя пару мгновений после его гневной тирады, юноша ощутил, что ему благосклонно позволили стоять самостоятельно и обрести свободу передвижения. Ура. Приземлились. Даже стою. Даже на ногах. Прогресс, однако. – скорее по привычке, нежели по необходимости, перекатиться с носка на пятку и обратно – вроде не шатает, что большой плюс. Только ноги какие-то ватные, и, вроде бы, коленки то ли дрожат, то ли суставы в них нервно стреляют через равные промежутки времени в пару секунд. Ненормальная реакция. Неадекватная. Совсем. А еще по-прежнему немного слезятся глаза, раздражая слизистую, так, что нестерпимо щиплет. И хорошо еще, что не выливаются совсем. Но это всегда легко списать на сухой воздух, на не использованные вовремя капли, на пятна на солнце и летящие к Земле метеориты – да на что угодно. Хватит ныть, все в сравнительном порядке физическом, а моральный – дело проходящее.
Валентин внезапно обращает внимание на то, что в руке сжимает свои же очки, причем альбинос совершенно не помнит, каким образом они финально оказались у него. Юноша ощупывает их, определяя масштаб повреждений. Все не так плохо, как могло бы быть. Дужка треснула, но стекла в порядке... Все равно придется новые покупать. Сломанные очки - все же лучше, чем ничего, поэтому привычным до автоматизма движением Торн надевает очки, машинально скрывает дужки за выбившимися из общей копны локонами, пару раз моргнув, оглядывает окружающую среду, отмечая, насколько успел соскучиться по нормальной, четкой картинке этого мира. Теперь можно нормально оглядеть Эухеньо, так сказать в полный рост, отмечая все изменения. Он эффектен до безумия конечно. Сахарным красавчиком не назовешь, и хорошо, наверное, что так. Черты лица далеки от классических. Но ведь взгляд цепляется. В толпе точно не пропустишь – слишком яркий. Валентину даже немного завидно – его ярким назвать крайне сложно, так, бледная мелочь. На ткань мира капнули ядреным концентрированным отбеливателем – только и всего.
Пока Торн беззастенчиво пялился на Эу, отмахиваясь от назойливых мыслей про «хватать эскизник и рисовать этого засранца и плевать, что он мне в душу плюнул, вдохновение важнее амбиций», человек, эти мысли вызвавший, повернулся к чемоданам, кстати говоря, пострадавшим от столкновения с Валентином в гораздо меньшей степени, чем сам Валентин,  и начал перелопачивать содержимое различных карманов и карманчиков. Чем вызвал у Вэла не то что бы удивление, но легкое недоумение точно. Значит ли это, что все, the conversation is over, валите куда подальше, гражданин Торн, или как? Но нет, объект пристального внимания Вэла последние полчаса соизволил беседу продолжить.
- Что ты там говорил про пять писем в год? – и все это не поворачивая головы. Шикарно. Достойным внимания меня уже тоже не считают. – с горечью подумал Вэл, как-то болезненно дергая уголком рта, что в лучшие времена сошло бы за усмешку.
Ответ сам срывается с языка, с мозгом предварительно не согласованный:
– Если ты согласен подождать пару минут, то покажу. – не дав Эухеньо времени на ответ, Валентин сам поворачивается к своему чемодану, поднимая его между делом, открывает его. Между аккуратно утрамбованных проводов, техники и одежды - коробка, замотанная в старый свитер. Коробка, содержимого которой не видел никто и никогда - даже родители. Сразу в голову врываются воспоминания, голоса, звуки и запахи, ретроспектива последних лет, пальцы вспоминают каждое чертово письмо из коробки - на ощупь, вплоть до каждого залома уголков конверта. Глупо было тащить ее с собой. Глупо было вообще забирать ее из Англии, а в школу с собой везти - верх идиотизма и ненужной сентиментальности.
Очнувшись от некстати нахлынувших воспоминаний, Вэл чертыхается вполголоса, хватает коробку, оставляя свитер в чемодане и надеясь, что его Эу заметить не успел, хватит с него и коробки, перехватывает удобнее подмышку, поворачивается обратно к остававшемуся все это время на месте Эу, пожалуй, слишком резким движением всучивает ее в руки испанцу, как будто держит в руках гремучую змею, а не безобидную коробку с безобидными письмами. Кажется, от подобной резкости несколько писем даже взмывают вихрем в воздух, слишком сильно, и, опускаясь по спирали, падают на пол. Наверное, их там давно стало просто слишком много, чересчур, через край.
– Почитай как-нибудь на досуге. – произнес Валентин, глядя Эу прямо в глаза. – Про них я говорил. Это все.
Мир кружился, но уже не так сильно. Стучало на каком-то бешеном адреналине глупое больное сердце.  Вэл понимает, что не будет Эу читать эти письма сейчас, но какой-нибудь реакции ждет. Хоть какой-нибудь. Пожалуйста.

Отредактировано Valentine Thorn (2013-01-13 12:58:56)